НЕПОХОЖАЯ

Первого июня день защиты детей. Хотелось бы приурочить этой дате небольшой рассказ посвященный детям ВОВ

Непохожая

Этот звук, монотонный и нудный, нарастал откуда-то издалека. Маленькой Насте, которой шел четвертый год, он был еще не знаком. Она в это время вместе с соседскими девчонками и мальчишками бегала по блестящему, слегка парившему после дождя лужку.

Он находился чуть в стороне от железнодорожной станции, сразу за родным тупиком, где она жила с отцом и матерью, сестрами. Ей было весело бежать, приподняв легкое ситцевое платьице, вслед за старшими девчонками, разбрызгивая теплую воду летних лужиц. А гул нарастал. В небе с запада, в отблесках заката, кто-то из мальчиков, приложив руку ко лбу, первым разглядел черные точки.

- Это самолеты! Ура-а-ааа-а! – закричал он и,  развернувшись, побежал навстречу им. – Наши летят!

- Ура-а-а-а-а! – веселая, счастливая ватага бежала вслед за ним.

А самолеты летели прямо на железнодорожную станцию. Там загудела сирена, началась суета. Но все же первыми крылатые машины встретили дети. Они бежали навстречу низколетящим самолетам, широко раскинув руки. Пока один из старших мальчиков не разглядел в лучах солнца черные кресты.

- Это немцы! – но его крик запоздал.

Настя, по инерции пробежавшая еще с десяток метров, видела, как от самолетов отделились черные шарики. Они со страшным даже для взрослого человека свистом быстро летели вниз.

Взрыв. Еще один. Еще. Затряслась земля. У Насти подогнулись коленки, и она упала, обхватив голову руками, не еще все парившую землю. Вокруг рвались бомбы. Одна из бомб взорвалась неподалеку от девочки.

Настя почувствовала, как что-то горячее обожгло кисть правой руки. От острой боли девочка вскочила и побежала в сторону своего дома. Он плакала, как плачут дети ее возраста, когда их не заслужанно обижают. Слежы бежали ручьем. Облитую кровью руку она держала перед собой.. А бомбы в это время рвались уже где-то за станцией.

- Мама, мама!.. – кричала сорвавшимся от плача голосом Настя, вбегая во двор. А мать, увидев облитую кровью младшую дочь, сама чуть удержалась на неожиданно подкосившихся ногах.

Женщина осторожно выдернула из руки дочки осколок, забинтовала рану. Она всю ночь не отходила от метавшейся в жару дочери. Утром как будто полегчало, но через несколько дней рана воспалилась. Мать от горя не знала, что ей делать. Ей никто не мог дать дельного совета – врачи отступили вместе с фронтом. И тогда, услышав, что в соседней деревне остановились немцы, она решилась обратиться к ним за помощью. Соседки отговаривали ее: « Не дури девка! Застрелят и фамилии не спросят…» Но материнское сердце боялось не за себя, а за дочь. И утром следующего дня она вместе с Настей стояла перед деревенской хатой, где, как ей подсказали, квартировал немецкий врач. Он, высокий, светловолосый и голубоглазый, будто сошедший с плаката гитлеровской пропаганды, молча, через переводчицу выслушал белорусскую женщину. Затем посмотрел на Настю, на ее руку, спросил у матери:

- У тебя еще дети есть?

Материнское сердце почувствовало, что нужно соврать и сказать: «Нет». И тогда немец мрачно кивнул головой в сторону дома:

- Шнель!

Там он уложил Настю на обычный деревянный селянский стол, потуже привязал ремнями. Последнее, что почувствовала девочка, это как немец положил ей на лицо чем-то дурно пахнувшую марлевую повязку…

Прошло время, рана зажила. Но, разглядывая ее, четырехлетнюю девочку мучила одна мысль: «Почему моя рука не такая, как у остальных мальчиков м девочек?» С этим вопросом она часто приставала к матери. Мать же, стараясь не смотреть дочери в глаза, отвечала:

- Не волнуйся, доченька, вырастут пальчики и у тебя.

Шло время, но пальчики на руке девочки не отрастали, и тогда она, хныкая, дергала мать за подол, показывая свою обезображенную руку: « Мама, мама, посмотри, даже отросточков нету…» Но как матери объяснит дочке ее беду?

Когда Беларусь была освобождена от немцев, девочка пошла учиться в школу. Там она остро чувствовала свое отличие от остальных. Но только  до тех пор, пока в их классе не появился новенький. Он вошел в класс на костылях…